Операция «Минотавр» - Страница 13

Истребители же полагают, что в штурмовики идут флегматичные недоумки, начисто лишенные воображения, которые сбрасывают бомбы, потому что ни на что путное не способны. Конечно, те и другие шутят, но в каждой шутке есть доля правды.

Закончив изучение личных дел, Джейк аккуратно сложил стопку и задумчиво уставился на нее. Он пришел к выводу, что Данедин и Стронг подобрали очень хорошую команду – офицеров с богатым и разнообразным опытом, представлявших все разветвления морской авиации. Только пилот-испытатель под сомнением. У Моравиа, конечно, блистательные характеристики, и, может быть, она умнее самого Эйнштейна, но не имеет никакого практического опыта испытаний новых конструкций. Не забыть поговорить с Данедином насчет нее.

Генри упоминал минное поле – он явно преуменьшал опасности. Протащить новую современную систему вооружения сквозь бюрократическое болото было поистине головоломной задачей. Данедин, должно быть, чувствует себя так, будто ему приказали построить Большую пирамиду Хеопса, пользуясь только использованным презервативом и мухобойкой. И, Бога ради, ребята, делайте это тихонько, под покровом секретности и все такое. – Слушаюсь, сэр.

* * *

В универмаге, размещавшемся в подвале Кристал-Сити, он нашел отдел игрушек и купил пластмассовую модель нового истребителя-невидимки ВВС – F-117. И еще тюбик клея. Потом сел в поезд метро – синего цвета, тот, что шел до станции Росслин.

У моста Ки-Бридж поезд вынырнул на поверхность, и Джейк с грустью смотрел, как капли дождя смывают грязь с окон вагона, проносившегося под темным, затянутым тучами небом; затем поезд с грохотом нырнул в другую дыру, и Джейк, как и его попутчики, просто уставился в никуда, словно окружив себя невидимым коконом.

Он почувствовал облегчение, когда двери наконец раскрылись и он вместе с другими пассажирами вышел на платформу и, миновав турникет, ступил на самый длинный в мире эскалатор. Лестница медленно возносила вверх стоявших на ней людей, словно извергая их из чистилища. Затем мятущаяся, толкающаяся, спешащая людская толчея увлекла его за собой, подобно быстрой реке. Сегодня утром он чувствовал себя как бы туристом. Сейчас же он стал неотъемлемой частичкой этого человеческого потока, ничем не отличающейся от прочих. По утрам и вечерам он будет становиться безликой единицей в этом стаде: поторапливайся, поторапливайся, проталкивайся, работай локтями – тихо, настойчиво, не сбавляя темпа, здесь требуется равная энергия и равная скорость от каждой пары ног, от каждой пары пустых, уставленных в никуда глаз. Поторапливайся, поторапливайся.

Дождь еще шел, когда он наконец очутился на тротуаре. Он остановился, поднял воротник, защищаясь от сырости и зябкого холода, затем зашагал в сторону огромного жилого комплекса в четырех кварталах от станции.

Большинство тех, кто находился сейчас рядом с ним, проделывали этот путь уже много лет. Эти кроты, сказал он себе, слепые обитатели темных, сырых подземелий, где никогда не бывает ни солнца, ни ветра, даже не подозревают, что вселенная не ограничивается мрачными коридорами, в которых протекает их жалкая жизнь. И вот теперь он стал одним из них.

Он остановился на углу, зажимая коробку с моделью под мышкой. Людской поток обтекал его; пешеходы шли потупившись, уставившись в асфальт. Кэлли будет дома не раньше, чем через час.

Он повернулся и зашагал против течения, к входу метро, напротив которого находилась закусочная фирмы «Рой Роджерс». Он взял чашку кофе и сел у широкого окна, наблюдая, как за стеклом плывет серая людская масса, съежившаяся под ветром и дождем.

Подъема, охватившего его утром после разговора с адмиралом Генри, как не бывало. У него есть работа… чисто бумажная, заключающаяся в бесконечных заседаниях, заслушивании докладов, сочинении рекомендаций и попытках не спятить от всего этого. Работа в бюрократическом учреждении. Штабная работа, от которой он все эти годы бежал, как черт от ладана, всячески увиливал, пускал в ход связи, лишь бы не заниматься ею. Он попал в заколдованный дворец, в место, где гибнет любая здравая мысль.

Могло быть, конечно, и хуже. Его могли приставить к сочинению новых форм рапортов о боеготовности.

Подобно многим офицерам-строевикам, Джейк Графтон терпеть не мог бюрократов и втайне презирал их, скрывая свои чувства с переменным успехом. За годы, прошедшие после второй мировой войны, бюрократия в Вашингтоне расцвела пышным цветом. У каждого конгрессмена теперь по двадцать помощников. К любой социальной проблеме приставлена куча бумагомарак, якобы «регулирующих» ее. И в вооруженных силах не лучше. Появилось множество объединенных командований видов вооруженных сил, каждое со штатом в тысячу человек, а то и полторы.

Видимо, такова уж природа человека. Люди в форме без конца анализируют прошлую войну и готовятся к ее повторению, потому что никто не знает, какой окажется война будущая. Новая техника только усугубляет мрак, которым всегда окутано грядущее. Вчерашние бойцы уходят в отставку, новые наследуют их звезды и кабинеты, и так продолжается из поколения в поколение, пока во всех кабинетах не окажутся люди, в жизни не слышавшие ни единого выстрела и вполне уверенные, что не существует проблем, которых нельзя было бы «удовлетворительно» решить с помощью качественной, организованной штабной работы, изложив рекомендации отменным бюрократическим языком. И неизбежно мрак сгущается до непроницаемо черной дыры. Будущая война становится сплошной загадкой, решить которую невоевавшим генералам и адмиралам вкупе с конгрессменами не под силу. Потому и разбухают штаты – каждый начальник ищет специалистов, которые помогали бы ему справляться с текущими делами и неразрешимыми политическими головоломками.